истории

Умер Эймунтас Някрошюс. Рассказываем, как литовский режиссер создал уникальный театр, который знают во всем мире

Источник: Meduza

20 ноября в Вильнюсе умер Эймунтас Някрошюс, создатель театра Meno Fortas и самый известный литовский режиссер, которого знали во всем мире. 21 ноября ему исполнилось бы 66 лет. Для российского театра Някрошюс был не менее важной фигурой, чем для литовского: он учился режиссуре у Андрея Гончарова в ГИТИСе, много работал с русской классикой, выпустил несколько постановок в Москве, а его литовские спектакли приезжали на гастроли в Россию раз в один-два года. По просьбе «Медузы» театральный критик Антон Хитров рассказывает, чем запомнился Эймунтас Някрошюс и созданный им театр.

Някрошюс обходился на сцене без современных технологий и злободневных тем — но его театр не устаревал

До 18 лет Эймунтас Някрошюс жил на литовском хуторе. В сущности, неважно, правда ли он рос как настоящий крестьянин, — это уже часть его легенды, такая же, как детский аутизм другого великого театрального режиссера, Роберта Уилсона. Другая часть этой легенды — литовское язычество: страны Балтии стали христианскими позже других регионов Европы, только в XIV-XV веках, и там все еще сильна память о традиционных верованиях. 

Природа, магия, близость потустороннего мира были обязательными компонентами в спектаклях Някрошюса. Его хуторское детство все время напоминало о себе: то корытами в «Отелло», то прялками в «Фаусте», то медными котлами в «Макбете». Неважно, кем были литературные прототипы его героев, — шекспировскими королями и принцами или чеховскими помещиками, — они всегда жили в одном и том же мифологическом пространстве. К примеру, в московской постановке «Вишневого сада» (2003) Лопахин постукивал по полу, чтобы рассказать покойным предкам-крепостным о покупке имения, — и те немедленно барабанили в ответ. 

Някрошюс — единственный крупный театральный режиссер нашего времени, который во всех своих лучших спектаклях работал исключительно с архаикой, как будто не заботясь о том, что происходит в мире прямо сейчас. Он обходился без камер на сцене, экранов и разговоров о текущей повестке. Обычно, когда театр оторван от сегодняшней даты, он кажется наивным, неадекватным, устаревшим — но постановки Някрошюса (даже неудачные) нельзя было назвать ни наивными, ни устаревшими. Скорее, это была какая-то альтернативная режиссура, не совпадавшая с театральными мейнстримом.

В его спектаклях играли не только люди, но и вещи

Никто в театре не работает с предметами так изобретательно, как это умел Някрошюс. В его спектаклях каждую минуту что-то горело, проливалось, ломалось, что-то поднимали, подвешивали, тащили. Режиссер почти не использовал вещи с уникальным дизайном — в отличие от того же Роберта Уилсона, с которым у него, в принципе, много общего. Он брал привычный предмет — кусок шифера, дверь, полено, топор, цветочный горшок, засохшее деревце — и находил ему незаурядное применение. Эта вещь далеко не всегда означала что-то конкретное: расшифровывать метафоры Някрошюса — интересное, но совсем не обязательное занятие. Они работают не с логикой, а с безотчетными ассоциациями.

Пожалуй, самый знаменитый пример — монолог «Быть или не быть» из «Гамлета» 1997 года. Актер читает его, стоя под люстрой. Она сделана из круглой пилы, колеса, свеч и ледяных подвесок. Огонь расплавляет лед, талая вода капает артисту за шиворот, и вот его белая рубаха расползается на куски — оказывается, она сшита не из ткани, а из чего-то вроде бумажной салфетки. Лед и вода в этом спектакле связаны с отцом Гамлета: можно сказать, что под влиянием отца принц меняет кожу, перерождается для новой жизни.

Он почти всегда ставил классику — но отлично умел работать и с современными произведениями

Режиссер умел найти подход к современным авторам: это ведь именно он в 2005 году поставил в Большом театре скандальных «Детей Розенталя», постмодернистскую оперу Леонида Десятникова на либретто Владимира Сорокина, против которой протестовали предшественники движения «Наши» — «Идущие вместе». И все же его главные спектакли — по классике: Шекспиру, Достоевскому, Чехову, Гете. Някрошюс — режиссер-интерпретатор, но совершенно особый. 

Когда смотришь «Отелло», даже в постановке таких талантливых европейских режиссеров, как, скажем, Люк Персеваль или Томас Остермайер, без труда понимаешь, что за прочтение тебе предлагают и чем оно отличается от предыдущих. Някрошюс никогда не спорил со старыми трактовками и не пытался сделать историю ближе к зрителю — он просто переносил сюжет в собственную вымышленную вселенную и насыщал его новыми причудливыми подробностями. В том же «Отелло» наказанием героя была не столько сама смерть, сколько перспектива провести загробную жизнь вместе с Яго — его вечным двойником и спутником.

Он изобрел особую манеру актерской игры

Режиссерский метод складывается из многих вещей: из подхода к тексту, пространству, музыке, свету, из отношений со зрителем, из представлений о театре в целом. Труднее всего проявить индивидуальность в работе с артистами. Придумать способ существования актеров, возможный только в спектаклях одного конкретного режиссера, сегодня почти невозможно.

Но актеров Някрошюса не спутаешь ни с какими другими. Они не стремятся к естественности, но и не повторяют театральные штампы. Их задача — изобрести новую интонацию, новую мимику, новые жесты для выражения понятных эмоций: радости, злости, отчаяния. В Някрошюсе было что-то от хореографа — он прививал исполнителям особую, характерную только для его спектаклей пластику, которую сложно описать, но при желании легко изобразить.

Някрошюс повлиял на многих режиссеров. Но прямых последователей у него не было — и быть не могло 

Вспоминая Някрошюса, режиссеры, актеры, театроведы повторяют одно и то же: мы на нем учились, мы на нем выросли, это был наш главный театральный опыт. Знакомство с его спектаклями было не только важным пунктом театральной программы-минимум — для многих оно становилось фактом личной биографии. Почему-то театралы обожают пересказывать друг другу постановки Някрошюса — не анализировать, а именно пересказывать, как будто гениальные находки режиссера становятся только лучше, если бесконечно их описывать.

Любой режиссер из Восточной Европы, который занимается метафорическим театром, ощущал на себе влияние Эймунтаса Някрошюса. Это и его соотечественник Римас Туминас, который руководит Вахтанговским театром в Москве, и украинец Андрий Жолдак, ставящий спектакли на крупных российских и европейских сценах, и россияне Юрий Бутусов и Кирилл Серебренников. Бутусов, пожалуй, подобрался к стилю Някрошюса ближе всех: его версию «Гамлета» в МХТ имени Чехова вообще можно считать оммажем одноименному спектаклю литовца.

При этом у Някрошюса нет и не может быть настоящих последователей. В этом его отличие от великих режиссеров начала прошлого века: Константина Станиславского, Всеволода Мейерхольда, Евгения Вахтангова. Его театральный метод — это не система внятных идей, которые другой художник способен усвоить и переработать. Это режиссура, основанная на удивительном мироощущении одного конкретного человека. Ничего похожего мы больше никогда не увидим.