истории

В чем украинская армия превосходит российскую? Что об эффективности ВСУ думают на Западе? И как затягивание боевых действий будет менять ситуацию внутри России? Объясняет военный обозреватель The Economist Шашанк Джоши

Источник: Meduza

В июле в журнале The Economist вышло большое исследование «Уроки с поля боя» (Battlefield lessons), в котором военный обозреватель издания Шашанк Джоши проанализировал основные особенности, отличающие войну в Украине от предыдущих конфликтов. Также он спрогнозировал, как эти отличия повлияют на представления о войне в целом. «Медуза» поговорила с Джоши о том, в чем ВСУ превосходят вооруженные силы РФ и даже армии западных стран, можно ли назвать конфликт России и Украины войной будущего и чему мятеж ЧВК Вагнера мог бы научить Кремль (но не научил).

— Вы пишете, что война в Украине по своему типу напоминает крупнейшие военные конфликты XX века (и даже Наполеоновские войны) и вместе с тем высокотехнологична. С одной стороны, бои за Бахмут можно сравнить с Верденской мясорубкой, а с другой — украинцы теряют до 10 тысяч дронов в месяц. Это и есть война будущего? Или это некий переходный этап? 

— Война в Украине — скорее все же старого типа. На Западе уже забыли о конфликтах такого характера и масштаба. Войны, в которых западные страны участвовали за последние 20 лет, были в основном локальными — их вели силами экспедиционных войск, в условиях технологического превосходства над крайне слабыми противниками. Эти войны не угрожали существованию самих западных стран и не оказывали серьезного давления на их промышленные мощности. 

Но то, что о войнах такого типа забыли на Западе, вовсе не означает, что о них забыли все остальные страны. Думаю, она показалась бы очень знакомой, какому-нибудь иранскому или иракскому генералу, который участвовал в боевых действиях в 1980-х: тогда в сражениях тоже задействовали большое количество советской военной техники, снарядов и баллистических ракет, боролись за контроль над воздушным пространством. Те же российские солдаты, участвовавшие в боях в Грозном в 1990-х, могут узнать отдельные элементы военного конфликта такого типа, пусть и не такого масштабного. 

Ключевое отличие войны России и Украины — и здесь ваше замечание о войне переходного периода совершенно верно — заключается в том, что в ней используются вооружение и тактика, каких не было даже в недалеком прошлом. 

Да, обе стороны применяют стандартные советские ракеты. Но у Украины при этом есть передовая система искусственного интеллекта для определения целей для этих самых советских ракет, которую ВСУ получили от западных компаний, таких как Palantir. Или, например, данные о целях, по которым будут бить гаубицы 1970–1980-х годов, собирают беспилотники, которых не было в те времена, когда эти гаубицы выпускали. 

Другими словами, основа в виде пехоты, артиллерии, бронетехники и способы их сочетания по-прежнему сохраняются. Но средства, с помощью которых проводятся традиционные военные операции, уже модернизированные.

— Украинские солдаты, вплоть до рядовых, имеют онлайн-доступ к тактическим разведданным благодаря Starlink, у российских военных нет таких средств связи. По вашим словам, проблема армии РФ не столько в отсутствии современных технологий, сколько в неумении их использовать. При этом, например, системы РЭБ у России вполне продвинутые. Почему в российской армии существует этот дисбаланс? Можно ли в принципе сравнивать уровень технологической оснащенности ВСУ и войск РФ?

— Сравнивать можно. В России очень много передовых военных технологий. Например, компьютерная система «Стрелец», которая собирает информацию от нескольких БПЛА и отправляет ее артиллерийским расчетам. Также есть разведывательно-ударный комплекс — Россия уже пользовалась им в Украине после 2014 года и Сирии. Так что российские вооруженные силы технически продвинуты — проблема в планировании и практическом применении этих разработок. 

Так, мы видели в начале конфликта, как работали (а точнее, не работали) средства шифрования связи [у армии России]. Российские солдаты активно пользовались мобильными телефонами — это тоже позволяло ВСУ без труда обнаруживать позиции войск РФ. Дело не в том, у России нет технологий шифрования связи, а в том, что этой аппаратуры не хватало там, где она была наиболее необходима. 

Еще один пример: все данные говорят о том, что у России достаточно хороших разведывательных средств. Но у них есть проблема: пока информация о расположении ВСУ дойдет до командного центра и самолеты получат приказ вылететь, украинцы уже могут поменять свое расположение. Наконец, российские базы данных о военных объектах в Украине часто содержат устаревшую информацию. 

Думаю, это [неудачный подход к использованию современных технологий] связано с жесткой структурой командования и отсутствием гибкости в российской армии.

— При поддержке западных стран Украина превратилась, по вашему описанию, в «test bed for the technology». А в ходе саммита НАТО вы также подчеркнули, что европейским армиям потребуются еще годы, чтобы научиться воевать как ВСУ. Речь об отсутствии боевой практики у войск НАТО? Чему союзники Украины могут научиться в ходе этой войны? 

— Не хотелось бы, чтобы сложилось впечатление, будто ВСУ превосходят армии стран НАТО во всех отношениях, — это ошибочно. В то же время верно и то, что ни одна страна НАТО на протяжении десятилетий не участвовала в подобных войнах, у них нет этого специфического опыта. Но, скажем, бронетанковые бригады США в Национальном учебном центре [Форт-Ирвин] в Калифорнии проходят интенсивное обучение ведению войн такого типа. Между боевыми навыками ВСУ и НАТО по многим аспектам по-прежнему пропасть, о которой, как мне кажется, иногда умалчивают в стремлении похвалить украинцев за их героизм. 

Однако в том, что касается внедрения [военных] инноваций, Украине действительно повезло. Здесь есть два принципиальных момента. Первый заключается в том, что в военное время закупка вооружений осуществляется совершенно не так, как в мирное. Вы [воюющая страна] можете купить (а чаще получить бесплатно) то, что вам нужно, когда вам это нужно, — и не беспокоиться о формальностях. Так, если украинцам необходимы сложные системы искусственного интеллекта для беспилотников, они могут обратиться к западным компаниям, которые предоставят такую систему бесплатно — еще приедут в Киев, чтобы помочь с их установкой. Программы снабжения европейских армий не позволяют подобного: они предполагают медленные, систематические и гораздо более осторожные процедуры. 

Есть также системы, которые компании готовы предоставить Украине в текущей ситуации, но не передадут другим странам ради военных целей. Самый очевидный пример — Starlink. Украина получила возможность использовать несколько тысяч спутников на низкой околоземной орбите, потому что само ее существование находится под угрозой.

Второй момент касается инноваций и того, как разные страны внедряют их в условиях войны. Лучший пример — надводные и воздушные беспилотники. Украина может тестировать их непосредственно в условиях боевых действий, экспериментировать, собирать данные и многократно улучшать маневры обхода российской обороны. У западных армий такой возможности нет. Они не могут беспрепятственно запускать дроны даже в собственном воздушном пространстве из-за требований гражданской авиации.

— Вы говорите, что украинцам удалось выстроить очень удачную логистику — децентрализованную, маневренную, адаптивную. Более того, вы ее противопоставляете не только российской армии, но и американской. Могут ли армии стран НАТО — которые воюют, как правило, не на своей территории — перенять логистические успехи ВСУ?

— Прежде всего, надо помнить, что страны НАТО теперь вынуждены думать о том, как вести войну на собственной территории. На саммите [НАТО] в Вильнюсе союзники одобрили первые после окончания холодной войны всесторонние планы обороны Европы — фактически речь идет о защите Восточного фронта и некоторых других частей территории НАТО. 

Что касается уроков, которые союзники Украины могли бы усвоить, это будет довольно сложно по нескольким причинам. Первая заключается в том, что Украина — это крупная, промышленно развитая европейская экономика с сильным советским наследием: развитыми железными дорогами, огромными металлургическими производствами, которые можно использовать для ремонта и технического обслуживания военной техники. Немногие европейские страны могут похвастаться такими возможностями. На Западе вообще есть тенденция — восприятие Украины как своего рода ловкого, адаптивного и открытого инновациям андердога. Отчасти это может быть и верно, но глобально это значит систематическую недооценку мощностей Украины.

Второй момент — географическое положение Украины. Ей очень повезло, что через ее западные границы можно удобно и безопасно перевозить военное оборудование. Я имею в виду большую сухопутную границу с Польшей, военные склады которой отлично защищены противоракетной обороной и европейскими спецслужбами от диверсий со стороны России. Это огромное преимущество. Например, у Тайваня его нет.

Третий момент — тут Украине снова очень повезло — Россия оказалась неспособна быстро определять и атаковать движущиеся цели вдали от линии соприкосновения. Если бы РФ могла распознавать прибывающие в Украину военные конвои, а также склады, где хранится военная техника, думаю, ВСУ были бы в гораздо худшем положении. Но тут [другим странам] главное не усвоить ложный урок, полагая, что любой противник будет так же неэффективно обрезать логистические цепочки, как Россия. Например, Китай может гораздо успешнее перекрывать поставки на Тайвань. 

Но, безусловно, у украинцев есть чему поучиться. В первую очередь — тактическим находкам вроде печати запчастей на 3D-принтерах и гибкости отдельных бригад ВСУ, достаточно автономных и не имеющих такой поддержки из центра, какой даже им самим хотелось бы. Тем, как Украина выстроила логистику, можно восхищаться, но во многом к этому подтолкнула необходимость, а не проработанный замысел.

— Наблюдая и за логистикой, и за использованием систем вроде Starlink, можно ли сказать, что у украинских военных гораздо больше свободы в оперативных действиях, чем у российских? Более самостоятельный солдат — это тоже признак войны нового типа? И будет ли такая децентрализация работать на войне за пределами своей территории?

— В том, что Украина предоставляет тактическую свободу действий некоторым подразделениям, не так уж много нового. О поощрении инициативы небольших формирований говорили, например, еще немецкие военные философы XIX века. То же можно увидеть и в современной израильской армии. Но, думаю, украинцы первыми сказали бы, что это скорее миф [и не носит массовый характер]. В некоторых подразделениях ВСУ даже спустя полтора года войны практикуется командование советского типа с вертикальной иерархией и управлением на микроуровне. 

Также важно помнить, что сегодняшняя украинская армия — не та, что сражалась в начале этой войны. Исходная армия была частично уничтожена, и Украина провела мобилизацию, как и Россия. Поэтому во многих частях ВСУ оказались люди с не самой сильной военной подготовкой и небольшим военным опытом (или вообще без него). Крайне важную роль в украинском контрнаступлении играют в том числе и эти люди. Но ожидать, что все они могут брать на себя инициативу, не стоит. Поэтому не надо превращать ВСУ в некий идеал военного управления.

Что можно назвать действительно удачным решением украинских войск, так это действия, напоминающие партизанскую тактику. Например, во время обороны Киева ВСУ полагались не только на крупные стационарные оборонительные позиции, но и на работу небольших подразделений, которые могли передвигаться по линии фронта, проводить быстрые контратаки, а затем отходить, — это так называемая мобильная оборона. 

Еще один важнейший момент — опора на гражданское сопротивление. Само по себе оно не ново, но такое массовое использование мобильных телефонов и интернета мы видим, пожалуй, впервые. Именно благодаря этому гражданское сопротивление в Украине такое эффективное. 

— Благодаря современным технологиям мирные украинцы на оккупированных территориях активно участвуют в корректировке огня, информируют военных и создают подпольные группы. Очевидно, что в цифровую эру грань между военными и гражданскими становится все более тонкой. Как вы считаете, необходимо ли в связи с этим пересмотреть статус гражданского лица в условиях войны и нормы международного права?

— В законах войны достаточно четко прописано, что армии должны различать комбатантов и некомбатантов. На комбатантов возлагаются обязанности: они должны носить униформу с символикой одной из соответствующих воюющих сторон и соблюдать законы войны. Если гражданский берет в руки оружие и начинает участвовать в боевых действиях, он комбатант и перестает быть гражданским. 

Если человек передает вооруженным силам координаты вражеской позиции, чтобы помочь скорректировать огонь, он, по сути, тоже лишается своего статуса гражданского лица и соответствующей защиты — вне зависимости от того, делает он это с помощью современного приложения для смартфона или по стационарному телефону. Технологии лишь упрощают такие действия гражданских. 

Но есть и неоднозначные случаи. Например, является ли комбатантом киберактивист, который участвует в кибератаках на электронные системы противника? Мне кажется, в этом случае все зависит от конкретных обстоятельств. Если он собирает тактически значимую информацию, которая используется для проведения атак на поле боя, он может потерять свой гражданский статус. Но если он просто проводит агитацию в интернете или распространяет информацию, которая не влечет прямых летальных последствий, все менее однозначно.

В случае с войной России и Украины стоит отметить еще и случаи, когда российские военные не соблюдали законы войны: атаковали гражданских лиц, в том числе проводили внесудебные казни. То есть законы войны не действовали. Очевидно, что российские подразделения в Буче не консультировались с юристами, прежде чем делать то, что они сделали. 

Еще одна особенность, характерная для любой войны за существование и выживание нации, — это то, что военные действия приходят в жилые кварталы. Солдаты размещают военную технику в жилых районах, обстреливают их, занимают гражданские объекты. Это действительно серьезная проблема, но вместе с тем предполагается, что армия в первую очередь отдает приоритет международному праву. Боюсь, что во множестве случаев российская армия не уделяет этому никакого внимания.

Возвращаясь к вашему вопросу: я не думаю, что нужен новый корпус международного права в отношении гражданских и их участия в боевых действиях, но больше обсуждать применение существующих норм международного права в современных условиях — необходимо. 

— Еще один вопрос, касающийся мирного населения, — это отношение к войне гражданского общества. В Украине оно сплочено вокруг борьбы с оккупацией, в России часть поддерживает вторжение, часть не имеет возможности высказаться. Понятно, что речь идет о принципиально разных политических режимах, но можно ли говорить о том, что роль гражданского общества в отношении к войне как-то изменилась за последние годы?

— Гражданское общество всегда было основой войны. Просто на Западе этому не уделяли большого внимания из-за того, насколько локальными были наши войны в течение столь долгого времени. Прусский военный теоретик Карл фон Клаузевиц описал то, что он назвал «парадоксальной троицей войны»: правительство, которое определяет политику, командующий армией, который реализует эту политику военными средствами, и люди, народ. По мнению Клаузевица, нельзя игнорировать ни один их этих элементов.

Это одно из наиболее существенных различий между двумя сторонами в войне в Украине. Для Украины это великая отечественная война — в прямом смысле, это война за национальное выживание. Это видно по тому, как даже та часть населения Украины, которая до этой войны выступала резко против президента Зеленского, сейчас полностью поддерживает сопротивление российскому вторжению. 

В тех регионах Украины, где существовали пророссийские настроения, многие были шокированы вторжением и поддержали украинское правительство. Даже сегодня, когда Россия оккупировала около 18% территории Украины, уничтожает украинские зернохранилища, осуществляет блокаду и совершает масштабные военные преступления на украинской земле, мы видим сопротивление вторжению, несмотря на чрезвычайно высокую цену. Да, есть усталость, но никто не станет говорить, что украинцы готовы сдаться. 

Думаю, что ситуация в России кардинально отличается. Мы видим повсеместную апатию, готовность людей мириться с войной до тех пор, пока она не затрагивает их самих. Но мобилизация в России прошлой осенью усилила раскол в российском обществе.

На Западе существует мнение, что длительная война выгодна России из-за ее преимущества в живой силе и способности мобилизовать оборонную промышленность. Те, кто так считает, забывают, что затяжная война усиливает давление на российское гражданское общество и режим изнутри. Это может затруднить ведение войны и восстановление серьезного наступательного потенциала для России.

Примечателен также мятеж Пригожина. Он, как мне кажется, обнажил противоречия даже внутри российских вооруженных сил.

— История с мятежом Пригожина показательна для каких-то стран, кроме России? Если да, то чем? Какова в целом роль частных военных компаний в будущих войнах? 

— Как известно, США активно использовали частные военные компании в войнах в Ираке и Афганистане. Отличие ЧВК Вагнера от них в том, что это не традиционная частная военная компания. Фактически это некогда полусекретное оружие Кремля для присутствия в сложных регионах — в частности, в Африке. При этом Кремль старался дистанцироваться от ЧВК Вагнера, держа ее на расстоянии вытянутой руки. Теперь это стало невозможным. 

Кроме того, ЧВК Вагнера, состоящая из большого числа бывших служащих российских войск, в том числе элитных подразделений, оказалась гораздо более эффективной на поле боя, чем регулярные войска РФ. Несмотря на зависимость от Минобороны в вопросах снабжения боеприпасами и логистики, им удалось избежать некоторых проблем с командованием, которые наблюдались в российских вооруженных силах. В конечном счете дилемма для Кремля заключалась в том, что у него была боевая группа с определенного рода автономией, которая придавала ей большую эффективность на поле боя. Но чем больше у ЧВК Вагнера было автономии и военных успехов, тем большую угрозу она представляла самому режиму. В итоге Кремлю приходится выбирать между автономными и эффективными силами и лояльными, но неэффективными. 

Теперь о том, как этот опыт может сказаться на вооруженных силах других авторитарных режимов. Думаю, если бы вы были [одним из лидеров] НОАК, вы бы увидели на этом примере, как критически важен контроль партии над армией, и [смогли бы разглядеть] опасность появления подобных ЧВК с независимой структурой управления.

— Российские власти также намерены разрешить главам регионов РФ создавать собственные военные компании и вооружать их. Чем это чревато? И в чем отличие таких вооруженных формирований от той же ЧВК Вагнера?

— Отличие прежде всего в том, что ядром ЧВК Вагнера были бывшие российские военнослужащие с боевым опытом. То, что мы сейчас наблюдаем, — это попытка завербовать людей с гораздо меньшим опытом. Основные риски заключаются прежде всего в том, что появится большое количество крайне неквалифицированной военной силы. Если вернуться к примеру ЧВК Вагнера — то есть неофициальных сил, которые зависимы от министерства обороны, но также находятся под влиянием военачальников на местах, — думаю, эта тенденция будет прослеживаться и у этих новых отрядов.

Это чревато проблемами для ФСБ и Кремля, поскольку отдельные отряды могут быть более лояльны своим непосредственным командирам, чем Москве. То есть здесь возникает проблема децентрализации и фрагментации. Но в известном смысле для России, отчаянно нуждающейся в дополнительных людских ресурсах после того, как она за последние полгода растратила целую армию, это неизбежно.

— На саммите НАТО вы также прокомментировали потенциальное расширение НАТО на страны Восточной Азии — Японию, Южную Корею. Украине же сейчас предлагают гарантии G7 без немедленного вступления в альянс. Как, по вашему мнению, будет выглядеть архитектура военной безопасности в ближайшие годы? НАТО продолжит расширяться или ей в дополнение будут созданы какие-то новые структуры?

— Важно подчеркнуть: НАТО не расширяется в странах Азии, а углубляет свое сотрудничество и связи с наиболее важными азиатскими странами, в том числе с «Азиатско-Тихоокеанской четверкой» — Японией, Южной Кореей, Австралией и Новой Зеландией. Это связано не с желанием НАТО присутствовать в Южно-Китайском море или Тихом океане, а с тем, что Китай все чаще представляет угрозу безопасности для НАТО — в основном в самой Европе. 

Отчасти КНР реализует эту угрозу через отношения с Россией, но использует и другие средства, такие как активность в киберпространстве, инвестиции в области, связанные с национальной безопасностью стран НАТО, и так далее. Так что речь идет о сотрудничестве НАТО с азиатскими странами для противодействия общей угрозе со стороны Китая. Это важно прояснить, потому что на самом деле даже среди членов НАТО есть те, кто, кажется, тоже этого не понимает.

Сейчас идет дискуссия об открытии офиса НАТО в Японии, но союзники пока не смогли договориться по этому вопросу. Это будет маленький офис, который фактически предназначен только для оптимизации обмена информацией, а не для ведения амбициозной военной деятельности. То есть НАТО расширит сотрудничество со странами Азии, но все равно будет сосредоточен на Евро-Атлантическом регионе. 

Что касается Украины, декларация G7 на саммите в Вильнюсе — это очень важный шаг, но это не гарантии безопасности. Гарантии безопасности подразумевают обещание военного участия гаранта в случае нападения на страну, которой гарантии предоставляются. В Вильнюсе был озвучен набор мер по обеспечению безопасности Украины, который формально кодифицирует обязательство «семерки» предоставлять Украине военную помощь в течение более длительного периода времени, а не только в краткосрочной перспективе. Насколько мне известно, это было сделано для того, чтобы послать сигнал России о том, что ждать окончания западной поддержки Украины не стоит. 

Декларация также закладывает базу для достаточно прочных послевоенных гарантий: в заявлении G7 говорится, что подписанты будут консультироваться друг с другом, если Россия снова вторгнется в Украину, и предоставят Киеву значительную помощь. Это не совсем пятая статья, но все же основа для ряда гораздо более существенных договоренностей о безопасности в будущем. Кроме того, это еще и своего рода способ успокоить Украину и дать ей уверенность в том, что поддержка не иссякнет через несколько месяцев. 

Война еще не окончена, как не окончено и украинское контрнаступление. ВСУ по-прежнему пытаются прорвать хорошо подготовленную, многоуровневую российскую оборону — и столкнулись с довольно серьезным сопротивлением. Ситуация динамично развивается, и мы должны извлекать все новые уроки — неделя за неделей, месяц за месяцем — и быть готовыми пересматривать наши прежние выводы, если они устаревают.