разбор

Вы уже наверняка поняли, как радикально Трамп хочет изменить США. Но не только их — под угрозой весь мировой экономический порядок Наступает ли закат эры глобализма и свободной торговли? И что придет на смену?

Источник: Meduza

«С сегодняшнего дня Соединенные Штаты Америки будут свободной, суверенной и независимой нацией», — заявил Дональд Трамп во время инаугурации на пост президента США. На мероприятии он сформулировал основные тезисы своей программы на ближайшие четыре года. Трамп вернулся в президентское кресло, одержав более уверенную, чем в 2016-м, победу над демократами и доказав, что он не ошибка системы, а ее правило. Вместе с ним в мировую политику пришли новые (или хорошо забытые старые) веяния. «Медуза» рассказывает, каким может быть курс Трампа в ближайшие четыре года, что означает неомеркантилистский поворот в американской (и не только) экономике и как глобальный кризис 2008 года предопределил нынешний триумф республиканца.

«Мы будем смелыми. Мы будем жить гордо. Мы будем мечтать дерзко, и ничто не встанет на нашем пути. Потому что мы — американцы. Будущее принадлежит нам. И наша золотая эра только начинается», — декларировал Трамп в инаугурационной речи. Эти слова многие интерпретировали как очередное подтверждение тренда, который олицетворяет республиканец: эра неолиберального глобализма завершается, и на смену приходит политика национального интереса. В представлении Трампа такой интерес, судя по его выступлениям перед вступлением в должность, состоит в расширении зон американского влияния (от Канады и Мексики до Гренландии и Панамского канала) и усилении давления на оппонентов (прежде всего Китай) и даже союзников (Европу).

В последнее десятилетие по всей планете происходит постепенный отход от идей свободной торговли, которые доминировали после окончания холодной войны и привели к глобализации. Каким будет новый мировой порядок, пока сказать трудно. В связи с Трампом эксперты часто употребляют термины протекционизм, автаркия и меркантилизм — но и они не исчерпывающе описывают перемены. Хотя, безусловно, близки к сути: в новой концепции процветание стран увязывается с их военной, промышленной, финансовой или технологической мощью, а торговая политика — лишь один из инструментов достижения этих целей.

У такого подхода немало критиков. Стремление Трампа поставить национальный интерес во главу угла кажется им недальновидным, иррациональным и — главное — устаревшим. Но не считаться с курсом президента США невозможно. Так покончит ли Трамп с глобализмом? И какую альтернативу он предложит?

Что такое меркантилизм и почему он нравится Трампу?

Меркантильная экономическая политика была характерна еще для колониальных империй XVI-XVIII веков, которые, пользуясь технологическим и военным могуществом, облагали пошлинами импорт и — наоборот — широко субсидировали своих экспортеров.

Одним империям это принесло экономический рост. Так, Великобритании удалось преумножить накопленное путем перехода к свободной торговле и стать локомотивом индустриальной революции. А вот Франции последняя стоила доминирующего статуса. Стране не удалось адаптироваться к новым реалиям, что впоследствии стало одной из причин экономического кризиса. А он в свою очередь привел к революции и развалу империи.

В последние десятилетия большинство экономистов и предпринимателей по умолчанию рассматривали торговлю в рамках классической теории Адама Смита — как совокупность денежных потоков между странами со схожим статусом, которые могут извлечь выгоду, по максимуму используя свои естественные преимущества, такие как природные ресурсы.

Команда Трампа же воспринимает торговлю как рычаг для наращивания экономической мощи США в мире, где торговые «партнеры» — кто угодно, но не ровня Вашингтону. Следовательно, политика движима не только внутренними целями (возвращение производств в Америку для создания рабочих мест), но и направлена на «высасывание» экономической активности из конкурентов — с целью ослабить их. Например, принудив иностранные компании снизить экспортные цены.

Если Трамп сдержит обещания о «золотой эре», это может стать серьезным вызовом системе глобальной торговли, регулирующейся Всемирной торговой организацией (ВТО), — и еще сильнее разжечь торговые войны.

Почему политика национального интереса побеждает и при чем здесь кризис 2008 года?

Одними из ключевых экономических кризисов XX века были биржевой крах 1929 года и отвязка доллара от золотого стандарта президентом Ричардом Никсоном в 1971-м. Потребовались годы, чтобы из этих кризисов выросли сначала кейнсианская версия капитализма Нового курса, а затем вдохновленная идеями Милтона Фридмана глобальная система открытых рынков имени Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер. Однако, с исторической точки зрения, основы нового порядка постепенно формировались на протяжении 1930-х —1970-х годов. Возможно, мы и сейчас наблюдаем схожий процесс — в форме более замедленной реакции на глобальный финансовый кризис 2008 года.

Тэтчеро-рейгановская модель включала в себя финансовое дерегулирование, а также глобализацию, которой способствовало падение коммунистического блока и переход Дэн Сяопина к китайской версии капитализма. Конечно, у системы были подводные камни, которые проявлялись в мелких кризисах и экономических пузырях, — но в целом она оставалась практически неизменной до 2008 года.

43-й президент США Джордж Буш, на чьем сроке случился кризис 2008-го, описывал эту систему как «самый эффективный и справедливый способ построения экономики», а также называл его «двигателем социальной мобильности» и «шоссе на пути к Американской мечте». Едва ли сегодня многие из политиков в западном мире решатся на подобные комментарии, особенно из числа членов Республиканской партии, в которой теперь доминируют протекционистские идеи Трампа.

«Глобализация — несмотря на то, что принесла огромное богатство, — породила как и выигравших, так и множество проигравших», — говорит в интервью «Медузе» экономист, профессор Чикагского университета Константин Сонин. По его оценке, одними из проигравших в США оказались представители белого рабочего класса — из-за эрозии рабочих мест, которую породили автоматизация и перенос производства за рубеж. «Эти люди, которые ранее были оплотом Демократической партии, стали избирателями Трампа», — продолжает Сонин.

По итогам последних выборов к электорату республиканца прибавился рабочий класс афроамериканского и латиноамериканского происхождения. И это окончательно зацементировало переход важных элементов базы демократов к республиканцам.

Когда глобальная финансовая система внезапно рухнула в 2008 году, в моменте могло показаться, что она унесла за собой и всю систему устройства мировой экономики. Чтобы выжить, капитализму надо было переизобрести себя, и этот процесс в каком-то смысле продолжается по сей день — спустя 16 лет после краха Lehman Brothers.

Можно констатировать: падение тэтчеро—рейгановскй системы в 2008-м было болезненным, но радикальной перенастройки системы за ним так и не последовало. Точнее, благодаря усилиям администрации Барака Обамы, изменения начали протекать в замедленном режиме, а эффект от них мы, по сути, начинаем наблюдать только сейчас. Да, президенту-демократу удалось потушить пожар кризиса путем выпуска огромных денежных масс на рынок и избежать биржевого краха, который случился в 1929 году. И в то же время, отмечает Сонин, тогдашнее правительство и Конгресс США недостаточно хорошо отреагировали на кризис — тот, «может быть, и не был страшно тяжелым, но выход из него был очень медленным, гораздо медленнее, чем в предыдущие кризисы, что действительно оставило длинный след».

В первом посткризисном 2009 году администрация Обамы отказалась от национализации банков в пользу робкой и ограниченной правилами перенастройки системы Уолл-стрит. Также, в отличие от 1930-х, власти решили не привлекать к ответственности финансистов, чьи спекуляции привели к кризису. Эти решения способствовали росту недоверия в обществе, укрепили убеждение в том, что правительство спасло банкиров, а не простых вкладчиков. Впоследствии все это подготовило почву для избрания Трампа.

«Если смотреть на глобальном уровне, то 2008 год определенно стал переломным моментом», — говорит в интервью «Медузе» Марк Заксер, руководитель офиса немецкого Фонда Фридриха Эберта по региональному сотрудничеству в Азии. — Это видно, например, по общим показателям мировой торговли, которые с тех пор почти не менялись или даже снизились до определенной степени».

Во время вялого восстановления после кризиса начали формироваться новые идеи, отходящие в сторону от классического видения капитализма — к модели с возросшей ролью государства в обеспечении всеобщего благосостояния и ограждением экономики путем формирования торговых блоков и введения пошлин, а также распределения преференций среди компаний.

Подобное мировоззрение, которое подразумевает обширное влияние государства на частный сектор и мировую торговлю, — назовем его неомеркантилизмом — практически отсутствовало на Западе на протяжении более чем века.

Александр Бикбов, социолог который исследует институциональные реформы и социальные движения, помимо кризиса 2008 года видит одну из ключевых причин роста популизма и огосударствления экономик в неолиберальных реформах общественной среды, которые начали проводиться в развитых странах в 1980-е — 1990-е годы по рекомендациям ОЭСР и повлекли за собой коммерциализацию культуры, образования и науки.

«Радикализация неолиберальной компоненты в управлении экономикой в 1990-х, постепенный демонтаж институтов социального государства, социальной защиты, страхования, долгих отпусков, пособий по уходу за детьми и так далее — все это сказалось на недоверии к институтам. Наверное, даже больше, чем единичное событие кризиса 2008 года», — рассуждает Бикбов в интервью «Медузе».

Безусловно, администрации Обамы удалось предотвратить вторую Великую депрессию за счет наводнения рынка денежной массой, но экономический рост в посткризисные годы оставался болезненно медленным, а низкие процентные ставки были скорее на руку тем, кто уже имел какие-то активы, и усиливали неравенство.

Несмотря на то, что большинство развитых экономик в последние десятилетия росли, пропорциональная доля богатства, приходящегося на наемную рабочую силу, наоборот, падала — в Америке и Великобритании переломный момент приходится на конец 1970-х, отмечает Бикбов. «Я полагаю, что есть очень четкие показатели того, что период экономического процветания в краткосрочной и среднесрочной перспективе закончился», — говорит он.

Рост неравенства, хоть и в более мягкой форме, затронул и Европу, особенно в последнее время — из-за роста цен на фоне удорожания энергоносителей после пандемии и начала войны в Украине. Та же тенденция, считает Бикбов, затрагивает и Россию, где неравенство выросло еще сильнее за годы войны, поскольку сектора экономики и регионы, вовлеченные в оборонный сектор, получают непропорционально больше денег.

«Мы приближаемся к фазе, в которой начинаем ощущать себя скорее бедными», — говорит социолог, имея в виду европейских потребителей. Причем это касается не только рабочего класса — схожие чувства в Европе испытывают и преподаватели, работники сферы услуг и так далее, продолжает он. Безработица, по словам Бикбова, становится все более «банальной» для людей с высшим образованием, чего не наблюдалось еще 20 лет назад.

Все это указывает на то, что одним из последствий суверенизации экономики в мировом масштабе будет дальнейший рост военных бюджетов, что уже наблюдается в той же Европе, отмечает Бикбов: «Соответственно, продолжится вывод денег из сфер образования, культуры и здравоохранения».

Новая парадигма с увеличенным присутствием государства на рынках формировалась на протяжении долгих лет. Она органично дополняет удар по репутации финансовой системы после кризиса 2008 года. Сегодня эта репутация рискует ухудшиться еще сильнее — из-за турбулентности в банковском секторе, которая вызвана резким ростом ключевых ставок для обуздания подскочившей инфляции. Последствия пандемии, российское вторжение в Украину и геополитическое соперничество между Китаем и США придали этому тренду новый импульс. Если верить историческому опыту, господство неомеркантилистких идей может продлиться еще довольно долго.

«На первый план вновь выходит вопрос национальной безопасности, и он начинает влиять на все остальное», — считает Заксер из Фонда Эберта. С возвращением геополитической конкуренции и — особенно — ростом соперничества между США и Китаем, эксперт наблюдает постепенный «уход от неолиберальной парадигмы», ориентированной на рынок, свободную торговлю и эффективность.

Заксер при этом отвергает термин «деглобализация», популярный сегодня, поскольку считает, что он преувеличивает происходящие тенденции: «Это создает иллюзии возвращения к автаркии, или экономике, основанной исключительно на национальных интересах, но это не то, что сейчас происходит». «Скорее, мы наблюдаем регионализацию, фрагментацию», — продолжает Заксер, добавляя, что пик глобализации был пройден в 2008 году, задолго до того, как начался нынешний сдвиг в геополитике, которому способствовали приход Си Цзиньпиня к власти в Китае в 2013 году, а также аннексия Крыма Россией в 2014-м.

Одновременно с фрагментацией в мире происходит кризис либерализма, в том числе его эрозия в западных демократиях, считает Заксер:

Накопившееся за последние десятилетия недовольство из-за неравенства, которое породила глобализация, сделало избирателей более толерантными к вмешательству государства в экономику. Приоритеты сместились — и геополитика берет верх над экономикой.

Все это точно актуально не только для Запада, но и для остального мира? И что происходит в России?

Неомеркантилисткие настроения действительно сильны не только на Западе. Китай, например, десятилетиями проводил протекционистскую политику для усиления влияния и переманивания все большего числа компаний к себе, а Си Цзиньпинь окончательно утвердил диктат государства над частным сектором. Еще более популистские и интервенционистские настроения наблюдаются в Индии, Турции и Бразилии.

По мнению Александра Бикбова, неомеркантилисткий поворот в России также начался в 2008 году — с экономических реформ тогдашнего министра финансов Алексея Кудрина и основания Стабилизационного фонда. Причем этот процесс происходил в более ускоренном темпе, чем на Западе, и был более ярко выраженным, хоть в то время кто-либо и вряд ли называл этот курс неомеркантилизмом.

«Финансовый кризис, который затронул Россию в той же мере, что и множество других периферийных экономик, стал катализатором того, что из нефтяных доходов начала изыматься часть денег, которая потом стала перемещаться в разного рода стабфонды, которые начинают оседать, в том числе, в совершенно пассивных активах, в частности в золоте», — объясняет эксперт.

Золото вообще ключевой момент для понимания меркантилизма и его современной «редакции». Колониальные империи XVIII—XIX веков вели войны и принуждали более слабые страны к торговле в первую очередь именно для преумножения золотых запасов, поскольку золото долгое время было основной формой расчетов в торговле. Сегодня финансисты называют золото активом-убежищем, поскольку оно не только не теряет в цене во время мировых потрясений, но и продолжает расти и сохраняет стоимость в течение долгого времени. В конце прошлого года драгоценный металл достиг стоимости в 2 746 долларов за унцию — рекорда за всю историю наблюдений.

Золотой запас России непрерывно увеличивается с 2008 года, напоминает Бикбов: «Просто постоянно и непрерывно растет. Там нет ни одного провала, в том числе в 2014 году, несмотря на инвестиции в оккупированный Крым и так далее».

Рост золотых запасов в последние десятилетия отмечается и в Китае, Турции, Бразилии и, как ни странно, в Японии — единственной из развитых экономик, которая наращивает этот тип резервов. В большинстве развитых стран, которые получают выгоду от мировой торговли (те же США и Германия), золотые запасы, и так находящиеся на высоком уровне, в последнее время почти не менялись. Центробанк Норвегии, одной из самых благополучных стран мира, в 2003 году вообще принял решение распродать большинство золотых резервов из-за их нерентабельности.

«Золото, в том числе как мифический параметр безопасности и стабильности наций, рассматривается правительствами [развивающихся] стран, которые консервативны, как ресурс, который может быть израсходован во время войны, к которой они действительно готовятся, — отмечает Бикбов. — И этот ресурс очевидно отсылает к эре автаркии больших национальных единиц».

В качестве примера социолог приводит Турцию, которая приобретала наибольшее количество золота среди всех стран в первой половине 2024 года, несмотря на галопирующую инфляцию, длящуюся уже несколько лет. А к концу года Анкара сыграла решающую роль в наступлении оппозиционных сил в Сирии, которое привело к свержению режима Башара Асада.

Если применить схожую оптику к России, то вторжение в Украину — с безжалостной политэкономической точки зрения — выглядит логичным продолжением курса политики на меркантилизм и национальный интерес, которым Путин ведет страну с 2008 года, говорит Бикбов: «Война — не источник меркантилистской политики, а скорее ее этап».

Получается, что накопление золота в каком-то смысле — предиктор потенциальной военной интервенции, рассуждает эксперт: «В меркантилизме все очень логично: рост территории, населения и золотого запаса являются источниками богатства наций».

Экономист Константин Сонин при этом отмечает, что россияне были одними из крупнейших бенефициаров глобализации, особенно в начале нулевых годов:

Сильнее же всего сдвиг в парадигме ощущается в США, где обеспокоенность усилением Китая растет по обе стороны Конгресса. Даже оппонент Трампа, 46-й президент США Джо Байден, по сути продолжил политику первого срока республиканца, направленную на защиту производства на внутреннем рынке и замыкание цепочек поставок внутри страны. Он также продлил щедрое субсидирование американских компаний за счет актов IRA и CHIPS and Science, побуждающих к инвестициям внутри страны и направленных на укрепление технологического и энергетического лидерства США в борьбе с Китаем.

К недавним протекционистским мерам США можно отнести и санкции против РФ, введенные после вторжения в Украину, контроль над технологическим экспортом из Китая, а также так называемый френдшоринг — ведение свободной торговли только с «дружественными» странами. Ко всему вышеперечисленному можно добавить и обширную поддержку национальных производителей, новую индустриальную политику c акцентом на усиление предложения на рынках, а также усиление геополитической мощи США и меры по борьбе с изменением климата.

Поддержку всех этих мер в последние четыре года можно было услышать в речах не только республиканцев-изоляционистов, но и представителей демократов из администрации Байдена, например главы казначейства США Джанет Йеллен или советника по национальной безопасности Джейка Салливана. Если суммировать экономическую политику Байдена в отношении среднего класса, то ее можно описать как увеличение государственного вмешательства вкупе с гораздо большим скепсисом к свободной торговле и глобализации, которые в последнее время все чаще называются в числе причин растущего неравенства, поляризации и недоверия к демократии.

Кто пострадает от нового мирового устройства? И что ждать от экономического курса Трампа?

В ближайшие годы в мире, скорее всего, продолжится углубление разрыва экономических и технологических связей между странами Запада с одной стороны и КНР и Россией — с другой. Также будет усиливаться протекционизм, связанный с «зеленым переходом» для борьбы с изменением климата, и контроль над инвестициями из «недружественных» стран, причем с обеих сторон. Вдобавок государства, обделенные природными ресурсами, будут наращивать усилия для достижения энергетической независимости. Война субсидий, нацеленная на увеличение привлекательности производства на внутреннем рынке, также никуда не денется.

По мнению Константина Сонина, США — одна из немногих стран, которая может позволить себе небольшой откат от глобализации без большого ущерба экономике: «Какой-то ущерб, конечно, будет наблюдаться, например, небольшое снижение потребления и экономического роста, но реально все это будет небольшое по размеру».

Гораздо больше могут пострадать страны, догоняющие США по развитию, например Китай. «Не так легко ввести ответные тарифы, когда речь идет про торговлю с такой огромной экономикой», — продолжает Сонин.

При этом он добавляет, что говорить о новых тарифах пока рано, поскольку нынешняя администрация Трампа полна противоречий. «Что бы ни говорили про [электоральную] базу Трампа, но его администрация — самая олигархическая, самая супербогатая, может быть, за 100 лет, — говорит экономист. — Внутри нее все будут против тарифов и ограничений на иммиграцию».

«База хочет одного, а трампистская элита — другого», — подытоживает экономист. Пока Трамп действительно воздержался от включения тарифов в свои первые указы, подписанные на инаугурации.

Но если они все же станут реальностью, это может стать в особенности серьезным вызовом для Евросоюза, который не обладает энергетической автономией и экономика которого нацелена на экспорт, а также для развивающихся стран с ограниченными ресурсами. Несмотря на это, торговля простыми в производстве товарами, например, текстильной продукцией, вряд ли подвергнется деглобализации, поскольку разница в цене рабочей силы между бедными и богатыми странами до сих пор остается значительной, отмечают опрошенные «Медузой» эксперты.

«Это может быть слишком сильным утверждением, но модели экономического роста и развития, на которых основывалось большинство стран мира, сегодня, возможно, устаревают», — говорит Марк Заксер из Фонда Эберта. Единственная модель развития, которая была успешной за последние полвека, — это идея промышленной модернизации, основанной на дешевом труде и росте, ориентированном на экспорт, отмечает эксперт. В Азии, где множество стран прошли через такую трансформацию, это называют парадигмой «летящих гусей».

Однако сегодня дешевая рабочая сила, одно из их главных преимуществ развивающихся стран, все больше утрачивается из-за автоматизации производств и искусственного интеллекта. Политизация торговли и экспорта технологий, ключевых элементов для вывода экономик развивающихся стран на новый уровень, может еще больше ограничить их развитие в будущем. «Все эти элементы больше не работают в новых глобальных условиях», — говорит Заксер.

История не дает четкого ответа на вопрос, сработает ли меркантильная политика в этот раз. Великобритании, Нидерландам и Франции удалось построить большие империи и преумножить свое богатство благодаря протекционистским практикам. Но в итоге всем им пришлось от них отказаться. В некоторых случаях, как, например, во Франции, — после кровавых революций. В то же время Великобритании удалось еще сильнее нарастить экономический рост и стать лидером индустриальной революции именно благодаря переходу к принципам свободного рынка.

Возможно, миру предстоит выучить этот урок еще раз, но уже в другую эпоху, когда колонизация огромных территорий для получения доступа к ресурсам и торговле вряд ли представляется возможной.